ОБРЫВ на краю ржаного поля ДЕТСТВА - Страница 11

В Пенси вернулись примерно без четверти девять. Броссар — завёрнут на бридже, посему стал рыскать по всей общаге, с кем бы сразиться. А старичок Акли завалил к нам в комнату, просто для разнообразья. Но не сел на ручку страдлейтеровского кресла, а лёг на мою кровать да уткнул рожу в подушку, представляете? Вещал занудным голосом какую-то мутотень, ковыряя прыщи. И никак не удавалось его выкурить, хоть я сделал чуть не тыщу намёков. Всё нудил про какую-то мочалку, с кем якобы переспал прошлым летом. Раз сто уже о ней рассказывал. И всю дорогу по-новому. То трахает её в тачке двоюродного брата, то под каким-то дощатым настилом. Само собой, сущая брехня. Он самый настоящий девственник. Подозреваю, даже не щупал ещё девчонок-то как следует. В конце концов пришлось прямо сказать, мол надо писать сочиненье для Страдлейтера и дескать уматывай к чёртовой бабушке, а то нельзя сосредоточиться. Он, конечно, отчалил, но без особой спешки, как обычно. После его ухода я надел пижаму, халат, балдёжную охотничью кепку — и взялся за сочиненье.

Как назло не удавалось вообразить ни комнату, ни дом, ни ещё чего-нибудь и запечатлеть, как просил Страдлейтер. Вообще-то меня не особо прикалывают рассказы про всякие там комнаты с домами. Ну я взял да настрочил про лаптёжную перчатку моего брата Элли. Она очень живописная. Правда. У Элли имелась перчатка полевого игрока-левши. Он был левшой. А живописная, поскольку братишка всю её исписал виршами: пальцы, кармашек, и вообще. Зелёными чернилами. Начеркал строчки и читал на поле между подачами. Он умер. Заболев белокровием, скончался в Мэне 18 июля 1946 года. Вы б его полюбили. На два года младше меня, зато раз в пятьдесят умнее. Обалденно толковый. Препы вечно писали маме, мол приятно, что у них учится Элли. Без трёпу. Взаправду так думали. В нашей семье он считался самым умным, вообще самым-самым. Отродясь ни на кого не серчал. Говорят, рыжих весьма легко разозлить, но Элли сроду не злобился, а был он очень рыжий. Щас поймёте, насколько. Я начал играть в гольф ещё в десять лет. Помню, однажды — в то лето мне стукнуло двенадцать — отрабатываю удар с колышка, всё такое; вдруг чувствую: обернусь — и увижу Элли. Повернул голову — точно: сидит на велике за забором — там эдакая загородка вокруг поля — в общем, сидит шагах в ста пятидесяти позади меня да поглядывает на мои упражненья. Во насколько рыжий. Но Господи, до чего же клёвый парень. Иногда за едой вдруг как засмеётся о чём-то пришедшем на ум — чуть из кресла не выпадет. Мне тогда всего тринадцать набежало; родители хотели показать врачам по мозговым расстройствам, и вообще, — ведь разбил все окна в гараже. Я их не осуждаю. Честно. В ночь его смерти я спал в гараже — вот и вышиб кулаком все проклятые окна к чёртовой матери. Даже норовил расколошматить стёкла легковушки, на которой мы ездили тем летом, но не сдюжил: руку уже размолотил, и вообще. Глупая выходка, согласен, но я почти ни хрена не соображал; и потом вы же не знали Элли. Рука даже сейчас ещё порой побаливает, к дождю там, всё такое, и кулак с тех пор не сожмёшь по-настоящему — в смысле, крепко, — но честно говоря, по фигу. В смысле, всё равно ведь не собираюсь становиться каким-нибудь трёхнутым костоправом, или скрипачом, иль ещё кем-нибудь.

Короче, написал про неё Страдлейтеру сочиненье. Про лаптёжную перчатку старины Элли. Вообще-то она даже лежала в чемодане — достав, перекатал с неё вирши. Правда, вынужденно дал Элли другое имя, иначе б смекнули, дескать он брат не Страдлейтера, а мой. В лом, конечно. Но ни фига другого живописного в голову не шло. А по большому счёту-то писал с удовольствием. Сочиненье заняло целый час, потому как пришлось печатать на вшивой страдлейтеровской машинке — всю дорогу заедала, зараза. Свою ведь одолжил одному чуваку с нашего этажа.

Закончил, наверно, около половины одиннадцатого. Не особо переутомился, вот и решил немного поглазеть в окно. Снег уже не шёл, но то и дело откуда-то слышалось, как у людей не хотели заводиться тачки. А ещё долетал храп старины Акли. Через козлиные занавески от душа все звуки просачиваются. У него воспаленье носовых пазух, посему во сне тяжело дышать. Насквозь гнилой чувак. Воспаленье носовых пазух, прыщи, зубы паршивые, изо рта воняет, ногти заскорузлые. Не захочешь, а чуток пожалеешь чокнутого придурка.

6

Отдельные подробности разве в башке удержать? Например, во сколько Страдлейтер вернулся со свидания с Джейн. В смысле, никак не вспомню точно, чего делал, услышав его чёртовы дурацкие шаги по проходу. Наверно, всё ещё смотрел в окно, — нет, запамятовал, честное слово. Потому как чертовски волновался. Стоит по-настоящему о чём-то запереживать, не до приколов. Даже в уборную тянет, ежели столь хреново. Но я не иду. Слишком встревожен, дабы куда-то идти. Неохота всякими хожденьями прерывать беспокойство. Знай вы Страдлейтера — тоже вскипели б. Мы с подлецом несколько раз на двоих встречались с девчонками. Ни стыда у него, ни совести. Честно.

Короче, в проходе линолеум, всё такое, вот я издалека и услыхал чёртовы гнусные шаги. Даже не знаю, где сидел, когда он вошёл — в своём кресле, то ли в его, то ль на подоконнике. Клянусь, никак не вспомню.

Короче, входит и чего-то пробормотал про холод на улице. После говорит:

— Вот чёрт, а где весь народ? Тихо, словно в покойницкой.

Я отвечать не собирался. Раз он такой адский тупица, даже не понимает, что в субботу вечером все или гуляют, или спят, или уехали на выходные домой, о чём с ним вообще разговаривать. Страдлейтер начал раздеваться. О Джейн — ни хрена ни слова. Ни полслова. Я тоже. Просто за ним наблюдаю. Он только поблагодарил за куртку и повесил её на плечики в шкаф.