ОБРЫВ на краю ржаного поля ДЕТСТВА - Страница 6

Короче, надев новую кепку, сажусь и беру «Из Африки». Я её уже закончил, но отдельные места хотел перечитать. Пробежал всего страницы три — и слышу, кто-то отодвигает занавеску от душа. Даже не глядя сразу ясно: Роберт Акли, чувак из смежной комнаты. В нашем здании между каждыми двумя комнатами душ, и чёртов Акли вваливается ко мне раз по восемьдесят пять на дню. Кроме меня, он, пожалуй, единственный изо всей общаги не пошёл на игру. Вообще почти никуда не ходит. Чувачок с охренительным присвистом. Он из старших, живёт в Пенси уже целых четыре года, всё такое, но никто сроду не называет его иначе чем «Акли». Сосед по комнате Хёрб Гейл — даже тот в жисть не обращается к нему «Боб» или там «Ак». В случае рано или поздно женится, супруга наверняка станет звать его «Акли». А сам длинный, как жердь, — метр девяносто пять, не меньше — плечи покатые и зубы вшивые. Мы всю дорогу живём в смежных комнатах, но я ни разу не видел, чтоб Акли чистил зубы. Они у него прям замшелые, страшенные; увидишь малого в столовой, рот набит размятым картофелем, горошком, всяким эдаким — блевать тянет к чёртовой матери. А ещё у него полно прыщей. Не только на лбу или подбородке, как у большинства парней, а по всей роже. Но и это не всё — норов у чувака просто жуткий. В общем, гнусняк. Честно говоря, сильной любви я к нему не испытывал.

Чувствую, стоит на высоком пороге душевой прям за моим креслом и смотрит, нет ли поблизости Страдлейтера. Люто ненавидит Страдлейтера, хоть тресни не войдёт, коли тот у себя. Вообще-то люто ненавидит всех, ну почти всех, чёрт побери.

Акли ступил с порога в комнату.

— Привет, — а произносит всегда так, словно ему обалденно скучно или он чертовски устал. Мол не думайте, я не в гости зашёл или вроде того. Боже упаси. Просто ошибся.

— Привет, — я взгляд от книги не поднял. С чуваками вроде Акли стоит поднять глаза — и ты приплыл. Приплыл-то ты в любом случае, но не сразу подняв глаза, не столь быстро.

Он принялся бродить по комнате — очень медленно, как обычно — да хапать наши вещи со столов-тумбочек. Вечно берёт и рассматривает чужие вещи. Ё-моё, иногда просто из себя выводит.

— Как фехтованье? — спрашивает. Явно хочет, чтоб я бросил читать и балдеть от книги. А фехтованье-то ему до фени. — Мы выиграли, а?

— Никто не выиграл, — говорю. Но глаза так и не поднимаю.

— Чево? — спрашивает. Вечно ему всё надо повторять по два раза.

— Никто не выиграл, — я незаметно глянул, чего он взял с моей тумбочки. Акли вертел в руках снимок Салли Хейз — девчонки, с которой встречаюсь в Новом Йорке. С тех пор как у меня появился чёртов снимок, он брал и рассматривал его по крайней мере пять тыщ раз. А потом, конечно же, всегда клал не на то место. Нарочно. Точно знаю.

— Никто не выиграл, — говорит. — Как так?

— Я забыл чёртовы рапиры и шмотки в подземке. — А сам всё ещё на него не смотрю.

— В подземке, Господи! В смысле потерял?

— Да сели не на ту ветку. Пришлось всю дорогу вскакивать смотреть на чёртов чертёж на стенке.

Тут он подошёл и заслонил свет.

— Эй, — говорю. — Как ты вошёл, уже двадцатый раз читаю одно и то же предложенье.

Столь толстый намёк понял бы кто угодно, кроме Акли. Нет, только не он.

— Думаешь, тебя заставят за них заплатить?

— Понятья не имею, и вообще мне по фигу. Не присядешь, Акли-молокосос? Весь свет застил, чёрт возьми. — Он не любит, когда его называют «Акли-молокосос». Вечно меня лечит, дескать проклятый молокосос я: мне-то шестнадцать, а ему — восемнадцать. Весь аж скривился, услыхав «Акли-молокосос».

Но с места ни на волос. Акли не тот чувак, чтоб отойти от света, чуть только его просят. В конце концов отойдёт, конечно, но раз попросили, уж потянет как можно дольше.

— Чё читаешь? — любопытствует.

— Книгу, чёрт побери.

Повернув обложку, посмотрел названье:

— Ну и как?

— Предложение, которое читаю, просто охренительное. — Под настроенье я сам тоже довольно жёлчный. Но до него не доехало. Снова стал ходить по комнате и лапать мои да страдлейтеровские вещи. В конце концов пришлось положить книгу на пол. Пока рядом чувак вроде Акли, не почитаешь. Просто немыслимо.

Сползя пониже в кресле, я наблюдал за хозяйничающим у нас в комнате стариной Акли. Вообще-то немного притомила поездка в Новый Йорк, все дела, к тому ж зевота напала. Короче, решил чуток дурака повалять. Люблю иногда поприкалываться — просто так, от скуки. Повернул охотничью кепку козырьком вперёд и надвинул на глаза. В общем, ни черта не вижу.

— Вроде слепну, — прохрипел я. — Мамочка родненькая, как здесь темно.

— Господи, вот чокнутый, — говорит Акли.

— Мамочка родненькая, дай мне руку. Почему ж не даёшь руку?

— Бросай чудить, ей-богу.

Не вставая, я стал шарить перед собой, словно слепой, повторяя:

— Мамочка родненькая, почему ж не даёшь руку?

Само собой, просто прикалывался. Развлекаю себя так. Зато Акли подобные мульки просто бесят, точно знаю. Но он всю дорогу будил во мне зверя, потому я часто над ним издевался. Наконец мне надоело. Снова повернув кепку козырьком назад, замолчал.

— Чей это? — Акли держал наколенник Страдлейтера.

Всё подряд хватает. Мешочек для мошонки — даже тот готов схватить. Страдлейтеровский, говорю. Он бросил наколенник на кровать Страдлейтеру. Взял со страдлейтеровской тумбочки, потому бросил на кровать.

Затем подошёл, сел на ручку страдлейтеровского кресла. Сроду не сядет в кресло. Исключительно на ручку.