ОБРЫВ на краю ржаного поля ДЕТСТВА - Страница 25

— Ну. Как насчёт вернуть перчаточки, а?

Тут тать несчастный, наверно, сказал бы эдаким невинным голосом:

— Чё за перчаточки?

Тогда я, наверно, открыл бы шкаф и где-нибудь перчатки нашёл. Скажем, запрятанными в поганые мокроступы иль ещё куда. Вынул бы, показал чуваку и спросил:

— Я так понимаю, ядрёна вошь, твои перчатки?

Тогда сволочь, наверно, посмотрит якобы очень удивлённо:

— Впервые в жизни вижу. Раз твои — забирай. На хрена они мне?

Ну а я, наверно, просто постою там минут пять. В руке перчатки, всё такое. Тут надо бы врезать чуваку по зубам — размозжить челюсть к чёртовой матери. Но только я струшу. Буду просто стоять и пытаться выглядеть крутым. Пожалуй, вместо удара в челюсть прошиплю чего-нибудь очень резкое-злобное, дабы его достать. Но залупись я, он, наверно, встанет, подойдёт и скажет:

— Послушай, Колфилд. Уж не хочешь ли назвать меня вором?

Тогда, вместо «Да, ядрёна вошь — гнусная вороватая падла!», наверно, всего лишь скажу:

— Знаю только, что нашёл чёртовы перчатки в твоих поганых мокроступах.

Тут уж чувак поймёт наверняка: метелить не намерены. И скажет:

— Слушай. Давай разберёмся до конца. Считаешь меня жуликом?

А я, наверно, скажу:

— Никто никого жуликом не считает. Знаю только, что нашёл чёртовы перчатки в твоих поганых мокроступах.

И вот так запросто продолжалось бы часами. В конце концов отвалил бы из комнаты, даже не врезав ему как следует. Наверно, зашёл бы в умывалку, покурил тайком, балдея от собственного вида в зеркале: во крутой!

Словом, всю дорогу до гостиницы думал про всякое эдакое. Не особо приятно сознавать себя трусом. Скорей всего, не столь уж я дикий трус. Не знаю. Пожалуй, лишь частично трушу, а вообще-то из тех, кому по фигу — ну, потерял перчатки да потерял. Беда в чём: чего-нибудь потеряю — а до фени. Мама от меня маленького просто с ума сходила. Некоторые чуваки целые дни тратят в поисках потерянного. У меня же вроде б и нету ни хрена такого, дабы сильно огорчиться, коль потеряю. Похоже, именно потому-то отчасти трус. Говорю, конечно, не в оправданье. Какие уж тут оправданья? Человеку ни в коем случае нельзя трусить. Предположим, надо врезать чуваку по зубам, к тому же вроде настроенье подходящее — дык бей, и всё. А у меня на фиг не получается. Скорее уж вытолкну чувака из окна или отрублю ему башку топором, нежели в челюсть ударю. Ненавижу кулачные разборки. Дело не в том, дескать меня тоже зацепят — хотя, естественно, радости тут мало. Страшней всего в драке — лицо чувака. Вот засада: не выношу смотреть чуваку в лицо. Неплохо б обоим на глаза надевать повязки иль ещё чего. Необычная разновидность трусости, ежели вдуматься, — но всё-таки трусость. Не стану ж самого себя-то обманывать!

Чем больше думал о перчатках да трусости, тем становилось тоскливее. Посему решил — дай зайду куда-нибудь выпить. У Эрни ведь заказал всего три рюмашки, да и то последнюю не допил. Чего-чего, а кирять умею. Покуда в настроеньи, способен закладывать ночь напролёт — причём безо всяких последствий. Однажды в Хутоне мы с парнем купили пузырь вискаря и в субботу вечером всосали его в часовне, где никто не застукает. Тот нажрался, а мне хоть бы хны. Просто стал спокойным, бесстрастным. Перед сном блеванул, но вообще-то даже не тянуло. Заставил себя.

Короче, на подходе к гостинице чуть не завернул в какую-то гнилую забегаловку, но оттуда как раз вывалились два пьяных вдребодан чувака и спросили дорогу к подземке. Пока объяснял, один из них, похожий на кубинца, всё дышал в морду перегарищем. Кончилось тем, что в проклятый кабачок так и не попёр. Просто вернулся в гостиницу.

В прихожей шаром покати. Запах точно от пятидесяти тыщ забычкованных сигар. Честно. Спать совсем неохота, но самочувствие прям вшивое. Настроенье — хуже некуда. Хоть ложись да помирай.

И тут на ровном месте вляпался в жуткую переделку.

Началось-то с чего: вхожу в подъёмник, а чувак, нажимающий кнопки, говорит:

— Хошь развлечься, паря? Или уж поздно для тя?

— В каком смысле? — спрашиваю, поскольку не понял, куда он клонит, и вообще.

— Девчушку не желаешь?

— Я? — ответ, конечно, дурацкий, но когда резко подходят да задают подобный вопросик, становится страшно неловко.

— Сколько те лет, начальник?

— А чё? Двадцать два.

— М-да. Ну т’как? Хошь или не хошь? За одну палку пятёрка. На всю ночь — пятнашка. — Он посмотрел на часы. — До двенадцати дня. Пятёрку за один раз или пятнашку до полудня.

— Хорошо, — говорю. Вообще-то такое против моих правил, но больно уж паршивое настроенье накатило — не соображал ни хрена. Именно отсюда все неприятности. Ежели чего-либо на мóзги давит, даже думать сил нет.

— Хорошо чево? Один разок или до двенадцати? Мне надо знать.

— Один раз.

— Лады. Ты в какой комнате?

Я крутнул красную висюльку на ключе:

— Двенадцать-двадцать два.

А сам уже вроде как пожалел, дескать всё закрутилось. Но — слишком поздно.

— Лады. Через четверть часика присылаю девчушку.

И открыл дверцы. Я вышел.

— Эй, а она хорошенькая? Мне не нужна какая-нибудь старая мымра.

— Вовсе не мымра. Не волнуйся, начальник.

— А кому платить?

— Ей. Поехали, начальник.

И захлопнул дверцы прямо перед носом.

В комнате я смочил волосы водой, а причёсываться при такой короткой стрижке один чёрт бесполезно. Потом проверил, не пахнет ли изо рта после стольких сигарет и выпитого у Эрни виски. Нужно, приставив ладонь к подбородку, выдохнуть в направленьи носопырки. Вроде воняло не сильно, но я всё-таки пошёл почистил зубы. Потом надел чистую рубашку. Причём ведь понимаю: перед шлюхой щёголя давать нефига, и вообще, но надо ж чем-то время убить. А сам слегка мандражирую. Хоть начал потихоньку заводиться, и так далее, но лёгкий колотун всё равно пробирает. Коль уж совсем честно, то я девственник. Правда. Выпадало несколько случаев стать настоящим мужчиной, всё такое, но я их не использовал. Вечно чего-то мешает. Например, если ты у девчонки дома, то в самый неподходящий миг приходят предки — или боишься, дескать вот-вот придут. А коли дело происходит на заднем сиденье тачки, то спереди обязательно чья-либо подружка, которой страшно любопытно, чего происходит во всей чёртовой тачке. В смысле, какая-то мочалка всю дорогу вертится на переднем сиденье, дабы не пропустить самое на фиг захватывающее. Короче, вечно чего-нибудь мешает. Но несколько раз уже почти вплотную приблизился к этому самому… Один случай особенно запомнил… Но как-то всё пошло наперекосяк — уж даже не помню, почему. Вообще-то херовина в чём: обычно доходишь до самого главного, а девчонка — в смысле, просто девчонка, никакая не потаскуха — всё просит тебя прекратить. И я, дурак, слушаюсь. Большинство чуваков ни фига не прекратят. А мне ни хрена не удаётся с собой поделать. Ни в жисть ведь не поймёшь, вправду ль она хочет, дабы ты прекратил. Или ей просто адски страшно. Или нарочно просит остановиться, а раз всё-таки настоял, то виноват ты, не она. Словом, я прекращаю. Беда в чём: вдруг ощущаешь к ней жалость. В смысле, большинство девчонок — самые настоящие бестолковки, и вообще. Полижешься с ней малёк — и собственными глазами видишь, как у неё мозги утекают. Сами посмотрите на девчонку, чуть только та хорошенько завелась — мозгов там в помине нету. В общем, не знаю. Меня просят прекратить — я прекращаю. Проводишь её домой, подумаешь: «На кой хрен остановился?» — а в следующий раз опять то же самое.