ОБРЫВ на краю ржаного поля ДЕТСТВА - Страница 39

Но окончательно меня достала сидевшая рядом дамочка: на протяженьи всего чёртова показа плакала. Чем неестественней всё оборачивалось, тем сильнее рыдала. В пору подумать, мол адски добросердечная, да только какой там — я ведь сидел прям рядом и просёк. Она пришла с маленьким ребёночком, которому чертовски всё обрыдло, к тому ж хотелось в уборную, а та не вела. Всё твердила, дескать сиди смирно, не озоруй. Добросердечная, точно волчара позорный! Из десятка людей, кои в кино все поганые глаза готовы выплакать из-за какой-то хреноты липовой, девять по жизни подлые скоты. Кроме шуток.

С просмотра пошёл пешком в кабак, где забил стрелку с Карлом Лусом, а по дороге вроде как размышлял о войне, и вообще. После военных лент всегда чего-то накатывает. Кабы заставили идти на передовую, не выдержал бы. Честно — ни в какую. Я не против, коли сразу выведут да пристрелят, иль ещё чего, но столь адски долго служить в войсках…Вот где настоящий облом. Брат, ну Д.Б., служил четыре проклятых года. Даже на войну попал — с самого первого дня высадки американских войск в Европе, всё такое, — но, по-моему, он тоже больше, чем войну, ненавидит вооружённые силы. Мне тогда ещё совсем мало лет натикало, но помню: приедет в отпуск, всё такое, и почти безвылазно лежит на кровати. Даже в столовую редко приходил. А потом уехал за океан участвовать в войне, всё такое, его там не ранили, иль ещё чего, самому тоже не пришлось никого убивать. Лишь целыми днями возил какого-то пехотного начальника на полковой тачке. Раз сказал нам с Элли, дескать кабы нужда в кого стрелять, то не знает, в каком направленьи вообще целиться-то. Ещё, говорит, в войсках полным-полно ублюдков — почти столько же, сколько у фашистов. Помню, однажды Элли спросил, мол вроде как неплохо побывать на войне, ведь ты сочинитель, теперь набралось о чём писать, и вообще. Тогда он, велев Элли взять ту самую лаптёжную перчатку, спрашивает, кто из пиитов лучше наваял о войне: Руперт Брук или Эмили Дикинсон. Элли ответил, Эмили Дикинсон. Я в эдакие дела не очень-то въезжаю, поскольку виршей читаю мало, зато точно знаю: с ума спячу, случись служить в вооружённых силах да всю дорогу общаться с кучей чуваков вроде Акли, Страдлейтера, старины Мориса, вышагивать рядом, и вообще. Как-то ездил в поход юных разведчиков, примерно на неделю, — дык даже с отвращеньем смотрел в затылок идущего впереди чувака. Нас всё заставляли смотреть переднему в затылок. Клянусь — в случае однажды разразится война, пусть лучше выведут и просто расстреляют. Не возражаю. Но вот чего никак не возьму в толк: Д.Б. зверски ненавидит войну, а всё же прошлым летом велел прочесть «Прощай, оружие!». Чумовая, говорит, книга. Просто напрочь не врубаюсь. Там о лейтенанте Хенри; подразумевается, якобы клёвый чувак, и вообще. Не понимаю: Д.Б. жутко ненавидит войска, войну, всё такое, и тут же торчит от страшенной лажи. В смысле, как ему способна нравиться столь липовая вещь и, скажем, книга Ринга Ларднера, или та, другая, от которой он балдеет, — «Великий Гэтсби». Стоило про то сказать, Д.Б. обиделся — ты, говорит, зелёный ещё, всё такое, дабы её оценить, — но, по-моему, дело не в возрасте. Мне же, говорю, по душе Ринг Ларднер, «Великий Гэтсби», и тэдэ. Правда по душе. От «Великого Гэтсби» вообще обалдеваю. Старина Гэтсби. Во мощный чувачище. Книга — просто смертельная. Короче, я вроде б даже доволен, что изобрели ядерный снаряд. Начнётся война — сяду прям на него, и пшли вы все к чёртовой бабушке. Сам вызовусь сесть, добровольно, разрази меня боженька Иисусе!

19

Коль вы живёте не в Новом Йорке, расскажу про кабачок на 54-й улице. Он расположен в эдакой роскошной, пожалуй, гостинице «Ситон». Раньше я частенько туда наведывался, а щас не хожу. Постепенно бросил. Заведенье якобы для избранных, всё такое; уж балаболов там — точно сельдей в бочке. Ещё у них две девочки-француженки, Тина и Жанин, поющие под фоно — раза по три за вечер выходят. Одна играет — да столь вшиво! — другая поёт; большинство песенок — или похабон, или по-французски. Поющая, старушка Жанин, перед тем как начать, вечно шепчет в чёртов микрофон:

— Аа сичаас мы эспоолним наше виидение песенки «Вули ву фррансэ». Эт’ ррассказ о маленкой фррансузской девошке, которр’ прриезжаает в болшой горрод — ну, врроде Новы’Йоррк’ — и влублаеца в мааленкий малчик из Бррууклин. Мы хочшем, штоб она вам понрраавица.

Затем, после всех пришёптываний и адских ужимок исполняет жеманную песенку, напополам по-английски да по-французски, а выпендрёжный кабак поголовно тащится от восторга. Посидишь там подольше, послушаешь, как балаболы хлопают, всё такое — цельный свет возненавидишь. Клянусь. Халдей за стойкой тоже изрядная гнида. Сплошной понт. Даже на тебя не взглянет — разве только ты важная шишка, или знаменитость, иль ещё кто. А уж коли на самом деле зайдут тузы или звёзды какие, вообще становится тошнотворным. Подходит с эдакой широченной-обаятельной улыбкою, словно сведёшь с ним знакомство — а он, чертяка, свой в доску:

— Ну-с! — говорит. — Как там у нас в Коннектикуте? — или — Как там у нас во Флóриде?

Жуткое заведенье, кроме шуток. Постепенно совсем перестал туда заглядывать.

Короче, пришёл чуток рановато. Сел у стойки — народу уже прилично набилось — и до появленья старины Луса успел заглотить две рюмочки виски с содовой. Заказывая, вставал — пусть видят, какой длинный, и вообще не думают, якобы молокосос чёртов. Потом понаблюдал, кто как отвязывается. Чувак рядом со мной конопатил на фиг мóзги тёлке. Всё наворачивал, какие у той изысканные руки. Обалдеть можно! У другого конца стойки толпились голубые. По внешнему виду не скажешь — в смысле, волосы не слишком длинные, всё такое — да один чёрт сразу ясно: маньки. Наконец, подгрёб старина Лус.