ОБРЫВ на краю ржаного поля ДЕТСТВА - Страница 42

Ё-моё, сидел в проклятом кабаке чуть не до часу ночи. Заторчал точно скотина. Смотрел — и то с трудом. Зато адски старался не наделать шуму, иль ещё чего. Не хотел, дабы меня заметили, всё такое, или начали спрашивать про возраст. Но ё-моё, уже ни хрена перед собой не видел. А после того как вдрызг нажрюкался, снова затеял дурацкое выступленье с раной в пузе. Во всём кабаке у меня у одного в кишках засела пуля. Всю дорогу прикладывал руку к животу под пиджаком — лишь бы не залить кровью пол, и вообще. Вдруг кто-нибудь вычислит, дескать у сукина сына рана? Потому её скрывал. Под конец втемяшилось позвонить старушке Джейн, узнать, приехала ль уже домой. В общем, расплатился, всё такое, отчалил от стойки да прямиком к будкам. А сам всё держу руку под полой, чтоб кровища не капала. Ё-моё, во налакался!

Захожу в будку, но настроенье звонить старушке Джейн пропало. Наверно, слишком уж закосел. Ну тогда взял и звякнул старушке Салли Хейз.

Пришлось раз двадцать накручивать, пока попал куда надо. Ё-моё, во рожа слепая.

— Привет, — сказал, услыхав в чёртовой трубке голос. Даже не сказал, а вроде как выкрикнул. Вот пьянь сизая.

— Кто говорит? — очень холодно спросила женщина.

— Эт’я. Холдн Колфлд. Позыте, пжалста, Салли.

— Салли спит. Это её бабушка. Почему вы звоните в такое время, Холден? Вы знаете, который час?

— Да. Хочу погврить с Салли. Очень важно. Дайте-ка мне’ё.

— Салли спит, молодой человек. Позвоните завтра. Спокойной ночи.

— Разбудите’ё! Разбудите’ё там. Вот умница.

Возник другой голос:

— Слушаю, Холден, — ага, старушка Салли. — Чё те взбрело?

— Салли? Э’ты?

— Да. Не кричи. Ты пьяный?

— Ну. Слушай. Да слушай же. Приду в с’чельник. Лады? Наряжу те чёрт’ву ёлку. Лады? Д’г’ворились, а, Салли?

— Да. Ты пьяный. Ложись спать. Ты где? С кем?

— Салли? Я приду наряжу те’ёлку, лады? А, лады?

— Да. Иди ложись спать. Ты где? С кем?

— Ни с кем. Я, ещё раз я, и обратно я. — Ё-моё, как же нажрался! Даже всё ещё придерживал живот. — Мя достали. Шайка подбила. Понима’шь? Салли, ты понима’шь?

— Плохо слышно. Иди ложись спать. Мне тоже пора. Позвони завтра.

— Эй, Салли! Ты хошь, даб нар’дил те’ёлку? Хошь? А?

— Хочу. Спокойной ночи. Иди домой и ложись спать, — положила трубку.

— Спокой’ночи. Спокой’ночи, крошк’Салли. Д’р’гая любим’я Салли, — говорю — ну, представляете, сколь развезло! — и тоже нажал на рычаг.

А сам думаю: наверно, как раз пришла домой с вечеринки. Представил её вместе с Лантами, всё такое, да с тем козлом из Андовера. Все они плавают в чёртовом чайнике, городят друг другу заумную хренотень, прям эдакие обаятельные, выпендрёжные. Господи, зачем ей позвонил? Как нажрусь — ни хрена не соображаю.

В проклятой будке проторчал довольно долго. Постоянно вроде как цепляясь за переговорное устройство, дабы не отрубиться. Честно говоря, чувствовал себя не особо замечательно. Но в конце концов вышел и, еле переставляя ноги, побрёл в уборную. Наполнив раковину холодной водой, сунул туда голову, прям до ушей. Сушить не стал, и вообще. Пусть, думаю, просто стечёт, стерва. После подошёл к окну и сел на трубу отопленья. Жутко тёпленькая, уютненькая, посидеть на ней одно удовольствие — а сам дрожу, словно цуцик. Чуднó всё-таки: стоит ужраться — адский колотун пробирает.

Причём делать ну просто нефига. Сижу на трубе, считаю белые клеточки на полу. Но стал промокать. Вода чуть не вёдрами стекает за шиворот, на воротник, по галстуку, всё такое, но мне вообще-то до фени. Слишком нажратый, чтоб обращать вниманье на подобную мутоту. Потом, довольно скоро, вошёл расчесать золотистые кудри чувак, подыгрывавший на фоно старушке Валенсии — ну, кучерявый, смахивающий на бабу. Пока причёсывал волосы, мы вроде как поговорили, только сволочь оказалась не слишком-то на хер дружелюбно настроена.

— Эй! Вот пойдёте обратно в кабачок — ведь встретите красотку Валенсию? — спрашиваю.

— Сие в высшей степени вероятно, — острит ещё, подлец. Ублюдки мне попадаются все как один остроумные.

— Послушайте. Отвесьте ей поклон. Спросите, передал ли чёртов халдей мою просьбу, лады?

— Топал бы лучше домой, дружище! Между нами — сколько тебе лет?

— Восемьдесят шесть. Слушай. Отвесь ей поклон. Лады?

— Топал бы лучше домой, дружище!

— Только не я. Ё-моё, клёво лабаешь на чёртовом фоно. — Дай, думаю, польщу. По правде-то, играет просто вшиво. — Тя надо устроить на вещанье, — говорю. — Столь красивый парень. Весь в чёртовых золотистых кудряшках. Те посредник не нужон?

— Ступай домой, дружище, как паинька. Топ-топ. Да придави подушечку.

— Нету никакого дома. Кроме шуток — те нужен посредник?

Даже не ответил. Вышел на хрен, с концами. Просто завершил бошку причёсывать-прихорашивать, да всё такое — вот и свалил. Прям вроде Страдлейтера. Все красавчики одинаковые. Завершат причёсываться — и класть им на тебя.

После того как слез, наконец, с трубы да двинул в раздевалку, аж слёзы подступили, и вообще. Почему нюни распустил — сам не знаю. Наверно, от адской тоски с одиночеством… У вешалки никак не слажу найти чёртову бирку. Но служительница попалась очень любезная. Выдала куртку безо всяких. Да «Крошку Шёрли Бинз» — я ведь всё ещё таскал её с собой, и вообще. Протянул ей доллар за чуткость — не берёт. Всё твердит: иди домой ложись баиньки. Тогда вроде бы попытался назначить ей свиданье после работы, но она ни в какую. В матери, говорит, тебе подхожу, и т. д. Пришлось, показав седину, сказать, мол мне сорок два года — само собой, просто прикалывался. Она всё правильно поняла. Потом показал чёртову красную охотничью кепку; ей понравилась. Даже заставила надеть перед уходом — ведь волосы так и не просохли. Клёвая чертовка.