ОБРЫВ на краю ржаного поля ДЕТСТВА - Страница 43

На улице я уже пережора не чувствовал; правда опять адски похолодало, и зубы столь зверски расстучались, прям без остановки. Короче, пройдя к улице Мадисона, решил подождать автобус — денег-то почти совсем нету, надо бы поприжаться с тачками, и вообще. Но залазить в чёртов скотовоз жутко не хотелось. К тому ж понятья не имел, куда ехать. Короче, потопал в Сад. Дай, думаю, пролезу к пруду да посмотрю, чем, чёрт побери, заняты утки. Вообще — там они или нет. Ведь так и не выяснил. До Сада оттуда недалеко, спешить особо некуда — даже не знал ещё, где заночую, — словом, почапал. А сам совсем не уставший, и вообще. Тоскища только адская.

На входе в Сад вдруг произошло ужасное. Уронил пластинку старушки Фиби, разлетелась чуть не на пятьдесят кусочков. Лежала в большой обёртке, всё такое, а один хрен вдребезги. Чёрт, я чуть не взвыл от огорченья, но ни фига не поделаешь — взял да переложил осколки из свёртка в карман куртки. Хоть никуда не годятся, но не выбрасывать же просто так. И побрёл в глубь Сада. Ё-моё, сплошная темнотища, хоть глаз выколи.

Я с рожденья живу в Новом Йорке, Главный сад знаю, словно свои пять пальцев: в детстве всю дорогу там катался и в коньках на колёсиках, и на велике. Но той ночью стоило обалденного труда найти пруд. Точно помню, где расположен — у Южного входа, всё такое, — а никак не разыщу. Наверно, торчал сильнее, чем казалось. Иду, иду, а становится темней и темней, жутче да жутче. За всё время не встретил ни одного человека. Ну и слава Богу! Небось на тыщу шагов бы отскочил, кабы кого увидел. Наконец пруд нашёлся. В общем, он кое-где замёрз, кое-где нет, но никаких уток не наблюдалось. Обогнул всё проклятое озерцо, однажды чуть к чёрту вводу не упал, но ни одной утки не разглядел. В случае, думаю, они вообще тут, то наверно спят, всё такое, около воды — ну, в траве там, иль ещё в чём. Вот едва в воду и не свалился. Но ни фига их не засёк.

В конце концов сел на скамейку, где не столь адская темнота. Ё-моё, сам всё ещё бешено дрожу, а волосы на затылке ниже кепки вроде как обросли сосульками. Даже забеспокоился. Наверно, думаю, подхвачу воспаленье лёгких да помру. Представил полчище тупых рож, пришедших на похороны, и вообще. Дедушку из Детройта, который вечно выкрикивает названья улиц, пока едешь с ним в чёртовом автобусе, тётушек — коих не меньше пятидесяти — с кодлой вшивых двоюродных братцев-сестриц. Во шайка соберётся! Элли умер — все прикатили, вся проклятая придурочная шобла. Одна бестолковая тётка, у ней ещё изо рта воняет, всё твердила, как умиротворённо мальчик лежит. Д.Б. рассказывал. Я-то туда не попал. Застрял в больнице. Меня ведь отвезли лечить размолоченную руку, всё такое… В общем, волновался, мол из-за чёртовых ледышек в волосах подхвачу воспаленье лёгких и тапочки отброшу. Предков адски жаль. Особенно маму, ведь ещё не отмякла после смерти Элли. Мысленно представил, как растеряется, куда девать все мои шмотки, соревновательные причиндалы и т. д. Хорошо хоть наверняка не позволит прийти на проклятые похороны старушке Фиби — сестрёнка ведь совсем ещё маленькая. Только и радости-то. После вообразил всю шайку-лейку, запихивающую меня в распроклятую могилу, или куда там ещё, на надгробной плите написано имя, всё такое. А вокруг — мертвецы. Ё-моё, чуть подохнешь — все ради тебя готовы в лепёшку расшибиться. Но я, чёрт побери, надеюсь: едва впрямь помру, хоть у кого-то хватит мозгов просто утопить меня в реке, иль ещё где. Чего угодно — только не засовывайте в проклятую могилу. Потом ведь начнут приходить по воскресеньям, класть тебе на пузо охапки цветов, всё такое прочее. Ну кому после смерти нужны цветы? Да никому, вот кому.

В хорошую погоду родители довольно часто носят цветы на могилу старины Элли. Я тоже раза два-три с ними сходил, а потом перестал. Во-первых, совсем не доставляет удовольствия видеть его на полоумном кладбище. В окруженьи покойников, надгробий, всего такого. Пока светит солнце, ещё терпимо, но мы дважды — дважды — только туда придём, начинается дождь. Ужас. Капли падают на вшивую могильную плиту, на траву, выросшую у него на животе. И вообще кругом хлещет дождина. Все посетители кладбища точно угорелые рвут к тачкам. У меня чуть крыша не съехала: всем дозволено вскочить в таратайки, включить приёмники, всё такое, да поехать ужинать в каком-нибудь уютном местечке — всем, кроме Элли. Просто невыносимо. Я понимаю: на кладбище лишь тело, всё такое, а душа на Небесах, и т. д., и т. п., но один хрен невмоготу. Нефига ему там лежать — вот мой сказ. Вы ведь его не знали. А кабы знали — поняли б, о чём толкую. Пока светит солнце, ещё не столь плохо, да только оно само решает, выйти или скользнуть за тучи.

Через какое-то время, просто дабы отвлечься от воспаленья лёгких, всякого такого, я достал и пересчитал в тусклых отблесках светильника бабки. Осталось всего три бумажки по одному доллару да пяток разных денежек. Ё-моё, после отвала из Пенси — целое состоянье потратил. В общем, подойдя к пруду, вроде как запустил всю мелочишку, чтоб прыгала по незамёрзшей воде. Не знаю зачем — просто от делать нефига. Наверно решил, дескать мозги переключатся с воспаленья лёгких и смерти. Но ни шиша.

Как, думаю, воспримет Фиби, коль подхватив воспаленье лёгких, откину копыта. Мысли, конечно, детские, а чёрта с два их спровадишь. Ежели в ящик сыграю, хреново воспримет. Она ко мне очень хорошо относится. В смысле, по душе я ей. Честно… Короче, подобные раздумины из башки не лезли, посему решил я, проникнув домой, с ней повидаться — на случай вдруг помру, всё такое. Ключ от двери с собой, и вообще. Тихонечко, думаю, зашнырну в квартиру да вроде как чуток поболтаю с Фиби. Опасался только двери в передней. Скрипит сволочь. Здание ведь довольно старое, а управдом лентяй и обормот — потому-то всё скрипит-хрустит. В общем, трусил, мол предки услышат, как крадусь. Но всё равно решил попытаться.